Интервью с художественным руководителем театра «Версия», Виктором Владимировичем Сергиенко.
Виктор Владимирович, вы часто употребляете оборот «театр как он есть», какой смысл Вы вкладываете в эту фразу? Каков театр для Вас?
Игорь, думаю, что ответом на этот вопрос станет вся наша беседа. Это такое всеобъемлющее понятие, которое складывается из маленьких кусочков опыта, осознаний, экспериментов, общения, прочувствования. И наверное, ответ на этот вопрос надо начать с рассказа о моем становлении в профессии. Именно путь определяет понятие.
Виктор Владимирович, тогда вспомните о первых годах работы в Версии.
«Версия» зародилась и окрепла на базе учебного театра. Я там был директором и в это же время преподавал актерское мастерство в театральном училище. И опыт педагогической работы для меня оказался очень ценным — он мне помогал в работе с людьми, которые или не имели театрального образования, или мало практиковались.
Но конечно реальная жизнь, реальный театр, все же отличается от, можно сказать, оранжерейных условий учебного заведения. И сама этическая структура отличается, и темпы. Театр – это же производство! И за месяц ты должен выпустить спектакль.
Что необходимо в первую очередь, чтобы театр состоялся?
«Версия» стала площадкой, периодом становления в жизни многих талантливых артистов. Для кого-то этот театр – первые годы в профессии, другие уже к приходу в «Версию» случились, как артисты. Мы обоюдно влияли друг на друга и на театр в целом. Так благодаря общению с Н. Горобцом, Т. Чупиковой и Ю. Лапшиным, с которыми мы настроились на одну волну, мы нашли свою нишу в театральной ситуации Саратова.
«Версия» — это театр единомышленников? Демократичная площадка для экспериментов? Или вы все же апологет жесткой дисциплины и четким следования определённым театральным традициям?
— Когда мы переехали сюда (бывшее здание кинотеатра «Темп»), взяли пять новых артистов, и я дал им возможность пробовать. «Золушку» сделали.
И после каждой репетиции мы с Муратом (Абулкатимовым, режиссером «Золушки») тут сидели и анализировали наши успехи и неуспехи. В чем-то он слышал меня, в чем-то нет, что-то откликалось во мне, а что-то было мимо. Это нормально. Но главное противоречие было в том, что Мурат ссылался тогда на Богомолова и его последователей…
Он видел современный театр таким: холодные эмоции, никаких выразительных мизансцен, вообще играть не надо! Надо лишь с текстами работать: текст и зрителя будоражит и так далее…
Но декларировать одно, а реализовывать другое! И очень часто получалось на выходе то, что можно назвать литературным театром. Затейливо произнесенный текст и некоторые занимательные поведенческие конструкции….
Театр — это процесс двусторонний, обоюдосторонний! И любой спектакль -дело такое: кому-то понравится, кому-то нет. Но есть в этом явлении безусловное… Для артиста – он или играет, или имитирует, или живой или неживой.
Некоторые говорят: он и не должен быть живым. Роль – это структура, его поведение обязательно должно быть формализовано!
Я это не берусь опровергать. Разные направления есть…
Но для меня театр – это, прежде всего, лицедейство. Создавать характер, а значит, все-таки проживать. По разному: по Брехту, по Станиславскому, по Чехову, но проживать.
Так почему же вы не пошли по пути классического театра?
Мы видели свое предназначение в другом. «Версия» для нас никогда не была просто площадкой, где можно поставить и сыграть спектакль. «Версия» это поле для эксперимента и в то же время форма протеста. Нас не устраивал этот линейный метод существования, доминировавший тогда в академических театрах: «петелька – крючочек», рутинный принцип оформления спектаклей декорациями из крашеной фанеры. Каждым из нас тогда двигал момент поиска.
А есть для Вас успешные примеры симбиоза: современного новаторского, возможно, абсурдистского видения и классической театральной школы?
— Да, да. Это возможно. Спектакль Бутусова «В ожидании Годо» меня в этом окончательно убедил, ведь даже там, в абсурдистской постановке, все равно создаются характеры.
Бутусов — постановщик уверенный, прихотливый… И артисты в этой конструкции (Пореченков, Хабенский, Трухин), абсолютно подлинные, затрачиваются эмоционально, глубинно и процесс существования там вполне полноценный… И вот когда два этих момента встречаются, получается, спектакль. И получается спектакль совершенно не зря взяли в репертуар.
Самая абстрактная, абсурдная литературная конструкция она все равно вскрывается, благодаря системе Станиславского. Это не мое убеждение, Товстоногов на этом настаивал. А я лишь убедился в этом на своем опыте.
Вот «Урок» по Ионеско, Владимир Назаров играл там учителя, его однокурсница Света Медведева была ученицей.
У них диалог на полторы страницы. «У меня болят зубы»,- что бы он ни сказал, — она отвечает это!
Полторы страницы, и движения никакого, ни по смыслу, ни по событиям нет движения!
Но и там нам удавалось замотивировать актёрские пристройки и переходы между эпизодами, и совершенно абсурдистская пьеса Ионеско, одна из первых, все равно вскрывалась приемами психологического театра, театра перевоплощения.
Поэтому, когда я говорю «театр как он есть», видимо, я, прежде всего, имею в виду, что это лицедейство!
И все же сегодня у театра «Версия» какое лицо? Кредо?
Мы долго нащупывали свою эстетику, экспериментировали. И нашли свое уникальное творческое лицо: мы театр парадокса. Не абсурдистский театр, так как абсурд, как эстетическое явление, — штука довольно условная. А именно, театр парадокса. И сейчас, спустя 30 лет мы не только не сдали позиций, но лишь укрепились в них! Как говорил Светлов: «Я остался верен идеалам своей юности»!